Александр Рискин, владелец мельзавода «Победа»: «Не могу сказать, что достиг чего-то в бизнесе только потому, что хорошо играю в бридж»

Свой рецепт обращения с фортуной Достоевский сформулировал после очередного крупного проигрыша в казино. Наблюдая за игрой человека, которого боялись банки и игорные дома Бадена, он заметил: «Играет с ужасным хладнокровием и нечеловеческим расчетом». Это наблюдение, впрочем, классику так и не помогло ни в игре, ни в жизни: он слишком азартно старался быть хладнокровным и расчетливым.

От Александра Рискина, известного бизнесмена и бриджиста, я рассчитывала услышать некую общую формулу успеха. И в этом смысле ожидание не оправдалось – универсального рецепта не прозвучало. Но мысль собеседника о том, что талант настоящего игрока заключается, прежде всего, в понимании происходящего, показалась интересной для обобщения, выходящего за пределы темы игры.

Расклад на прошлое

– Александр Эммануилович, начну с традиционного вопроса о приходе в бизнес. По образованию вы инженер-сварщик, работали в строительном тресте, возглавляли связанное с ним профтехучилище. Мельзавод «Победа» в этом списке кажется чем-то случайным. Насколько это так?

– В мукомольный бизнес я попал, действительно, случайно. В этой отрасли много лет проработал мой отец, возглавлявший монтажное управление «Спецэлеватормельмонтаж» и бывший на хорошем счету в министерстве. Когда мельзаводу подыскивали нового руководителя, а в 1980-е здесь их сменилась целая череда, – вспомнили, что у Эммануила Рискина есть сын. Видимо, посчитали, что раз мой отец – хороший специалист, то и я, вроде, должен быть неглуп. Предложили. Сначала я отказался: во-первых, совершенно не знал отрасли, во-вторых, только что стал начальником сварочной лаборатории в тресте «Востокэнергочермет», где меня ждали. А через полгода, когда с «Победы» еще раз поступило предложение, я его принял.

– Почему? Не понравилась работа начальника лаборатории?

– Не было ощущения собственной необходимости, к которому я привык, работая главным сварщиком, а потом директором училища. Здесь же достаточно быстро понял, что все грамотные люди, все хорошо справляются со своими обязанностями, поэтому от того, есть я на месте или нет, совершенно ничего не изменится. Зато в первый же день работы на «Победе», когда я собирался уходить домой, произошла авария, которую мы устраняли практически до утра. На это жена сказала: «Нашел, что хотел: весь день на работе, всем нужен и денег не платят» (Улыбается). Оклад у меня, действительно, был в два раза ниже, чем в тресте. Персональный оклад я получил после того, как в декабре 1987-го, через месяц после моего прихода, завод выполнил план. Потом, по итогам первого квартала следующего года, мы получили первое место и переходящее знамя. Это вызвало просто ажиотаж. Оказалось, что до этого мельзавод 18 лет не выполнял плана вообще. Вот так я и остался на предприятии..

– В 1990-е о своем выборе не пожалели? В этот период бизнес, связанный с зерном, считался, мягко говоря, криминальным...

– Не знаю, почему вы так считаете... Из семи областных предприятий, работавших в этой отрасли, большинство остались в руках тех директоров, что пришли еще в конце 80-х. Собственников сменили челябинский хлебокомбинат №1 и Сосновская макаронная фабрика, купленные Михаилом Юревичем вполне цивилизованно, а также Троицкое предприятие, перешедшее к казанскому холдингу «Иволга». За себя могу сказать, что ко мне лишь однажды пришли люди, предлагавшие «крышу». Не знаю, от кого они были, но ушли ни с чем. Наверно, потому что хорошо блефовал. (Улыбается).

– Расскажите...

– Это был 1994 год, мы как раз только приватизировались. Пришли три человека: один как будто интеллигент, второй – уголовник, третий – нечто среднее между ними. Зашли в кабинет, сели и состоялся у нас примерно такой диалог: «Есть должники? – Есть. – Давайте список, поможем. – А как помогать-то будете? – Вас это волновать не должно. – Ну, хорошо, тогда хоть лицензию покажите на профессиональную деятельность». Помялись немного. «У вас «крыша» есть? – Нет. – Давайте, будем вас защищать. – Не, надо, проблем нет. – Будут. – Если будут, найду кому позвонить, у меня много знакомых и в погонах и без. – То есть у вас все хорошо? – Все хорошо. – Ну ладно...». Вот так на дурачка все и сошло. (Улыбается).

– А отношение между переработчиками и крестьянами в тот период можете оценить? Считается, что первые сделали свои состояния на последних...

– Не скажу за других. У тех сельхозпредприятий, с которыми я работал, не может быть ко мне претензий – никого из них ни в чем не обманул. У меня определенные претензии есть, потому что остались многомиллионные долги, возникшие еще до дефолта. В середине 90-х по просьбе руководителей областной администрации мы помогали селу: давали деньги на ГСМ, корма и прочее. Нам за это обещали льготные кредиты, помощь в возврате денег, но все осталось словами.

Если мы и диктовали цены на зерно, то это было связано с отсутствием спроса на конечный продукт. Мне, например, все равно, за сколько покупать зерно, если я, продав хлебокомбинату муку, получу свою определенную прибыль. Если же потребитель не берет конечный продукт по той цене, что предлагает производитель, я не могу продать свой товар хлебокомбинату по цене, что мне нужна, соответственно, и не могу купить зерно по той цене, что предлагают. Мы работали с рентабельностью, едва покрывающей затраты. Не более того. Сегодня, например, она составляет 5–7%. Большей рентабельности можно добиться на конечном продукте, но не на промежуточном.

Настоящее и немного будущего

– Нынешнюю тенденцию создавать холдинги, включающие все этапы создания продукции от поля до прилавка, эксперты объясняют именно экономической эффективностью. У вас не возникало желания пойти по этому пути? Как определяете свое место в цепочке переработки?

– Мы являемся промежуточным звеном, хотя сами для себя определяем, в какую цепочку встраиваться. Наша мельница по производству макаронной крупки – одна из лучших в России. К примеру, «Макфа» как бренд поднялась на макаронной крупке «Победы» – свою же макаронную мельницу они построили только полтора года назад.

В то же время создание холдинга – это, действительно, наиболее перспективный путь. Из южноуральских зернопереработчиков по нему пошли «Макфа», «Союзпищепром», увельский «Злак», магнитогорское «Ситно». У нас это пока не получается. Одна из самых серьезных причин – необходимость очень больших финансовых вливаний.

– Но у «Победы» ведь есть свой хлебокомбинат, есть небольшая розница...

– Заниматься хлебом уже не так интересно, как было раньше. Из-за роста благосостояния люди стали есть его значительно меньше. К примеру, объемы производства на нашем хлебозаводе в Нязепетровске постоянно снижаются. И думаю, мы его продадим. Хотя не уверен, что найдется много покупателей. Рентабельность производства хлеба сегодня в пределах 2–4%. Что касается розницы, то если заниматься ею серьезно, нужно не два магазина, а намного больше, нужны соответствующие средства. Вообще, розница как бизнес мне не интересна, я не люблю торговать.

Мне было бы гораздо интереснее вкладывать в землю. По идее, это клондайк. Мы сами не так давно вели переговоры о покупке одного из хозяйств в Чесменском районе, но потом отказались. Во-первых, люди совершенно не хотят работать. Во-вторых, на создание производства, обновление всего парка техники, на охрану полей, на нормальную зарплату тем людям, которые еще хотят работать, нужны не только большие, но и «долгие» деньги.

Сегодня из-за абсолютно неадекватного роста цен на российском зерновом рынке, создавшего у многих переработчиков значительный дефицит оборотных средств, говорить о вложениях вообще очень сложно.

– В качестве небольшого отступления. На ваш взгляд, чем объясняется постоянный рост цен на уже произведенное зерно?

– Все достаточно просто. На российском рынке работает международная зерновая компания, которая, обладая колоссальными средствами, гонит зерно за рубеж. Сложившаяся в мире конъюнктура позволяет этому оператору предлагать поставщикам сырья совершенно другие деньги, нежели можем предложить мы. Даже увеличение экспортной пошлины на 10%, о чем говорит Минсельхоз, – это мелочь по сравнению с прибылями от экспорта.

– В связи со складывающейся на рынке ситуацией, с тем, что рентабельность промежуточного производства будет неуклонно снижаться, какими вы видите свои перспективы? Не появлялось желания продать бизнес?

– У меня такого желания не появлялось, хотя потенциальные покупатели были. Рассматривалась возможность объединения со «Злаком» и с «Ситно», но пока мне этого делать не хочется. Я отвык от того, чтобы мной кто-то руководил.

В перспективе холдинги, конечно, нас потеснят. Определенное пространство для работы, думаю, все равно останется, но снижение рентабельности – одна из причин, почему мы занялись развлекательным бизнесом. Пока это боулинг и кафе, в феврале возобновим строительство развлекательного комплекса, который начали еще два года назад и в котором будут размешены рестораны, ночной клуб и гостиница. Концепция еще окончательно не определена. Рынок развлечений в Челябинске настолько мощно развивается, что можно предполагать одно, а через месяц появится заведение с подобной концепцией, и повторяться будет уже бессмысленно.

– Сама идея заняться развлекательным бизнесом откуда взялась?

– О том, как использовать свободную заводскую территорию на перекрестке улиц Труда и 3-го Интернационала, думали долго. И пришли к выводу, что развлекательное направление интересно. Тем более в нашем боулинге, работающем уже не один год и пользующемся популярностью, есть своя атмосфера. От атмосферы того же «Мегаполиса» или «Галактики» она отличается большим спокойствием и домашностью. Если удастся ее воссоздать во всем развлекательном комплексе, то проект вполне может стать успешным и востребованным в городе.

– Что касается домашности, у вас в бизнесе участвует вся семья. Это вам не мешает?

– В чем-то семейственность мешает: детей за ошибки в бизнесе намного сложнее воспитывать, чем наемников. К тому же им многому приходится учиться на собственном опыте. В чем-то она помогает: допустим, можно быть уверенным в прозрачности финансовых потоков. В целом же у меня однозначного ответа на этот вопрос нет.

Игра в универсальное

– Вы знаменитый бриджист, вице-президент российской федерации. В бизнесе вам бридж помогает? Скажем, выстраивать стратегию...

– Помогает, но опосредованно. Не могу сказать, что достиг чего-то в производстве потому, что хорошо играю в бридж. Для бизнеса гораздо важнее, что в каждом городе, где есть бриджисты, я могу рассчитывать на их помощь.

– А умение игрока блефовать, азарт, желание понять логику удачи разве не помогают?

– (Улыбается). Если говорить об игре, то блефуют обычно начинающие, которые не понимают, что, обманывая соперников, обманывают и партнера. Это далеко не всегда заканчивается хорошо для команды.

Азарт у бриджистов, как правило, спортивный. В бридж, конечно, можно играть и на деньги. Но разница между ним и другими карточными играми заключается в том, что здесь не имеет значения удача. В бридже перед началом турнира дается один расклад, который играют все. И результат зависит от того, как каждый из игроков реализовал возможности данной конкретной сдачи по сравнению с другими. Допустим, в преферансе один из партнеров хорошо играет, а другому идет хорошая карта. Вероятнее, что выиграет тот, кому везет с картой. А в бридже этого нет – побеждает не более удачливый, а более умелый. Бывают, конечно, как и в спорте, случайные победы, но мастерство игрока заключается в стабильности результатов. А талант– в том, чтобы уметь анализировать и просчитывать ситуацию, понимать, что происходит.

– Говорят, что бридж – это пропуск в высший свет, своего рода элитарный клуб...

– В принципе, играть в бридж может любой человек. Может ли он играть хорошо, это другой вопрос. Здесь нет прямой зависимости от образования, сферы деятельности, статуса и т. п. Приведу такой пример. У нас есть бриджист: хороший математик, профессор, от игры получает большое удовольствие, но играет несильно. Хотя казалось бы, именно математик должен играть лучше всех, потому что может все просчитать... В то же время в Новосибирске был великолепный игрок Володя Никитюк. По профессии – слесарь, но он так талантливо играл, такой был мастер, что обыгрывал любого профессора в ста случаев из ста. Какими способностями это объяснить, я не знаю. Бриджисты, на самом деле, очень разношерстная публика – и бизнесмены, и инженеры, и журналисты, и рабочие, и т.д.

Что же касается представления о бридже как пропуске в высший свет, это, скорее, правда. Я однажды был в командировке в Сенегале, где собирался поучаствовать в турнире по бриджу. Но он из-за национального праздника не состоялся. Тем не менее нашлись партнеры и мы сыграли. Контракт выпал с очень слабой картой, но я сказал, что смогу удачно его реализовать. И показал, как это сделать. Потом при каждой сдаче меня просили проконсультировать, как лучше сделать, и я консультировал. Играли мы часа три, а через несколько дней после этого меня вызвал к себе посол РФ в Сенегале и объявил благодарность за то, что я, по его словам, «прославил Россию». Оказалось, что на следующий день после игры в местной центральной газете вышел материал о том, что приехал «великий гроссмейстер из России и показал такой класс игры, какого в Сенегале еще не видели». (Смеется).

– Несмотря на специфичность бриджа, можете про себя сказать, что вы игрок по жизни?

– Скорее, да, если речь идет о готовности рисковать, принимать какие-то неоднозначные и не всегда правильные решения. Если речь идет о желании получить халяву, то нет. Мне это неинтересно.

– А вы видите бриджиста, как рыбак рыбака?

– (Смеется). Нет. Мы, в принципе, нормальные люди.